Сейчас, когда улеглись мятущиеся чувства и разум начинает сознавать невозвратимость утраты, хочется запечатлеть жизненный след этой исторической личности, его облик и дух; увидеть и понять до конца, «каким он парнем был»; сколь поучительна для нас его многострадальная судьба со всеми творческими озарениями, гражданскими подвигами и жестокими схватками.
Крепкими товарищескими узами я был связан с Василием Александровичем около 30 перестроечных лет. Встречались мы не изо дня в день, но многократно. В колхозе и в редакции, на бесчисленных партийных сходках и в штабе Агросоюза в Орликовом переулке, в семье у его сестры Лидии Александровны и в парламентских кабинетах, да и просто на московских перекрестках.
Со временем мы привыкли понимать друг друга с полуслова и в считаные минуты сообщали все самое главное, закрепляли договоренностью. Он не любитель словесных украшений, всякой дипломатии и церемоний. Был прямодушно открыт для каждого и в любом ценил открытость и искренность. Отношения у нас всегда были ровными, мы обращались друг к другу по имени-отечеству, но называть его хотелось «товарищ Василий» – по давним впечатлениям от революционного фильма, где замечательный артист Николай Охлопков представил питерского рабочего, который излучал такую же уверенность, доброту и бесстрашие. Собеседник он был ценнейший – буквально ходячая энциклопедия по профилю сельхозпроизводства, оснащенная последними сведениями из опыта ближнего и дальнего зарубежья. Но не только это. Василия Александровича признавали широким эрудитом, начитанным, увлеченным литературой человеком. Явный поклонник классики, он в то же время интересовался мастерами современной патриотики, «почвенниками». Не упускал случая расспросить, что нового готовит Валентин Распутин, как там у Юрия Бондарева, Василия Белова… Несказанно радовался, обнаружив в томах, что у яснополянского графа Льва Толстого такое же отношение к затеям распродажи земли, как и у него – красного председателя тульского колхоза.
Когда я приехал в Спасское первый раз, Василий Александрович выкроил целый световой день. Усадил в вездеходик «Нива», сам за руль – и в поля. Потом – племофермы, заводы переработки, фабрики, детские сады и, наконец, новая, только что выстроенная улица коттеджей. По пути короткие переговоры с механизаторами, специалистами, воспитателями, новоселами. Увиденное о-очень впечатляло! Тогда еще не было в ходу непременного ныне словечка «евро», но то, что предстало взору, было именно предприятием европейского уровня на окультуренной земле – такое приходилось видеть в Бельгии, ФРГ. Особенно поражала эта свежевыстроенная улица с множеством коттеджей в двух уровнях, с просторной подсобкой вместо подполья. А светлая школа-десятилетка, великолепный Дворец культуры, профилакторий и даже бассейн! Но больше всего председатель гордился тем, что восстановил старинную церковь «сверх плана» и «без согласования», за что и пострадал от партийного руководства. Нет, он не был верующим – круглый атеист, но верил в человеческий долг уважать сограждан, односельчан, которые нуждались в утешении Неба. Кстати сказать, последний путь его пролег через эту церковь в Спасском.
Все восторженные восклицания Василий Александрович погасил строгим рассуждением: у нас не декорации, а реальная жизнь. Люди на селе не должны чувствовать себя второсортными гражданами, ущемленными в качестве жизни, быта по сравнению с горожанами. Заметил ли я, кто рулит на комбайне, на ферме, на меховой фабрике? – Молодые люди с хорошей профподготовкой. Из колхоза никто не рвется. Тут хорошие условия и заработки, достойное обеспечение. Социальный фактор – верх нашей пирамиды. (Это надо расшифровывать так: фактор социальной справедливости.)
Василий Александрович был влюблен в свой колхоз. А как же? Они одногодки, можно сказать, близнецы. Рожденные в крутое время, когда страну изнурял голод от неурожаев и окрыляла мечта ударников о советском счастье. Встретились они, когда обоим было за 30, а у Василия за спиной – армейская служба, шахтерский стаж почти в две пятилетки, управленческая школа в своеобразных аграрных университетах. Жадный до работы, чуткий к земле и людям, дерзкий в новаторстве, молодой председатель живо поставил на ноги худосочного братца-близнеца.
И весь народ в Спасском очень даже оценил, что первую прибыль поднимающегося колхоза председатель предложил безвозмездно отдать ветеранам войны и труда. Так заработал социальный фактор. С тех пор повелась традиция: из прибыли премировать каждого за честный труд и тех, кто заложил основы колхозного благополучия. Со временем хозяйство превратилось в племзавод-колхоз, а затем выстроилась структура объединения многоотраслевого производства в рамках целого района. И прибыль стала исчисляться советскими миллионами. Весомая ее часть расходовалась на достижение качества жизни селян, на вознаграждения за качественный же труд нынешний и прошлый.
Сначала динамичные перемены увидели в Спасском, в Подмосковье, а затем и по всей стране. Председатель-новатор сам был отмечен высоким званием Героя (дорожил этим всегда), высшими советскими орденами, Госпремией СССР, титулом члена-корреспондента Российской сельхозакадемии.
О всеобщем уважении и доверии к Стародубцеву в колхозе вряд ли стоит распространяться, но два штриха обозначу. Помню тревожную зиму 91-го. Прошло едва четыре месяца после ареста гэкачепистов, Василий Александрович в Матросской тишине, а в редакцию обратился коллектив колхоза имени Ленина: напечатайте наше письмо к Стародубцеву – он за решеткой встречает свое 60-летие. Хоть газета тоже была под прессингом, но ободряющие строки дошли до адресата: «Надеемся и верим, – писали спасские колхозники, – что под Вашим руководством мы проработаем еще не один год и Ваш опыт, знания снова будут использованы на благо народа, ради которого Вы жили все свои 60 лет».
Более того, когда хапуги-реформаторы заявились в осиротевший без председателя колхоз и пытались внедрить «варяга», то есть заграбастать богатое хозяйство, колхозники твердо сказали: «Нет, нашего согласия не будет!» А когда им выложили последний аргумент: у вашего гэкачеписта, мол, расстрельная статья, уверенно возразили: «Рано вы хороните Василия Александровича…»
Именно! Стародубцев вернулся к штурвалу отлаженного им хозяйства, работавшего будто на автопилоте, – и оно вновь стало набирать высоту. Зерновых стали собирать за 50 центнеров, надои – 6500 литров на корову, подросли мясные привесы, улучшилась переработка, прибыль увеличилась почти на четверть и исчислялась уже миллиардами реформаторских рублей. «Островок социализма» зацвел новыми красками, и это контрастно высвечивало мертвяще-серый фон порушенного села на российских просторах.
Василий Александрович принялся расшевеливать свои прежние штабы и былой комсостав. Однако со временем стало ясно – это сизифов труд. Вроде и поднялся со вчерашним соратником к пониманию совместных действий, а он, глядишь, скатился по другому склону – прямо в объятья главных гонителей российского крестьянства. Мучительны были его разочарования в людях. Сколько мы перетерли своих нервных нитей в разговорах об отступничестве товарищей, что стояли рядом в строю, – об Иване Рыбкине, Михаиле Лапшине, Владимире Плотникове, Геннадии Селезнёве!.. Да и многих других ныне благоденствующих перевертышах. Их измена коварно выщербляла монолит пятиугольного бастиона.
Казнил себя Василий Александрович за то, что нередко сам расхваливал и выдвигал этих людей. И вот – «проглядел»… Будучи человеком прямодушным, цельного мировоззрения и ответственной совестливости, он всякую измену судил сурово, категорично, что называется, по законам военного времени. Досадовал, что не может в каком-нибудь вещем сне наперед увидеть: этот руководитель отдела коммунистического ЦК и наш выдвиженец во главу парламента превратится в смехотворную игрушку, одиозного олигарха; а этот главред ЦО Компартии пойдет поперек своей партии и станет заурядным банкиром; вон тот благообразный агроном и дипломат протиснется на капитанский мостик Аграрной партии и затем подпишет позорный акт о капитуляции АПР и фактической ликвидации ее…
Но не приходят к нам вещие кадровые сны. Да если бы и пришли… Василий Александрович жил с распахнутой душой, был открыт, доступен любому, кто заявлял о своих «добрых намерениях», да в суете дел и не вглядывался, не проницал. Иногда лишь поинтересуется: что ты думаешь о таком-то? Многие пользовались им как локомотивом, который домчит их по желанному маршруту. И дело вовсе не в покладистом, свойском характере Стародубцева.
Никто из лидеров не защищен от нынешних эпидемий человеческой продажности, перелицовки, политического хамелеонства. В разложившемся обществе развелись целые отряды млекопитающих, которые промыслом своим сделали куплю-продажу взглядов и убеждений, чести и верности, политических символов и доверительной информации, делающих «бизнес ни на чем». Вокруг личности с распорядительными функциями всегда роится семья стукачей-засланцев, выжиг-карьеристов, трепачей-лицемеров, хроников-мутантов. И хвост начинает рулить… Проявляя беспечность и неразборчивость, а то и предаваясь кайфу, такой лидер реально рискует попасть в опасную зависимость, теряет себя как личность, перестает быть выразителем общественной идеи.
Особенно трудно разгребать этот агрессивный планктон на губернских «галерах». Власть у хозяина области огромная, фактически бесконтрольная. Добытчики чинов и капиталов внаглую добиваются от него любыми средствами всего, на что позарились. Всплывающие иногда разоблачения – лишь ничтожная часть коррупционной атмосферы, окутавшей страну. В основном же все неприкасаемые. Стародубцеву с его нетерпимостью к хищникам и коррупционерам было невероятно. Особенно если учесть, что первое четырехлетие его губернаторства выпало на агонизирующий период ельцинского режима, который в 91-м и заточил его в Матросскую тишину. А второй период пришелся на путинское строительство «вертикали власти» для себя и своих. К этому добавляется разгул политического реваншизма тульских новорусских демократов и захват-перезахват лакомых кусков собственности лишенного прав народа.
В эти годы мы реже встречались, и не было условий для обстоятельных откровений. Но и по кратким репликам, по напряженному лицу и горестным кивкам видно было: несладко товарищу Василию. Загнанность, настороженность, изолированность. Уже не слышалось прежних красивых метафор об «островке социализма». Разгромленную реформой Тульскую область не уподобишь колхозу имени Ленина. «Черный пояс» Путина передавливал «красный пояс» КПРФ. Из десятков губернаторов, которые пришли во власть при поддержке коммунистов, едва лишь двое-трое могли выговорить слова о своем партийном происхождении. А те, вроде Ткачёва, что оказались во главе особо значимых регионов, считали нужным доказывать свою безупречную лояльность режиму – демонстрировали нетерпимое отношение к левой оппозиции вплоть до крутых мер.
«Красный пояс» очень скоро стал печально-ироничным образом неосуществленных возможностей народовластия. Как многоопытный практик и чуткий политик, Стародубцев сразу увидел, что «Город солнца», о котором мечтал Кампанелла, при ельцинско-путинском режиме в отдельно взятом регионе не создашь. Это утопия.
Спрашивается: зачем же тогда пошел ты в губернаторы? Тулякам в это время очень нужен был верный защитник во власти от погромщиков-реформаторов. Его настойчиво упрашивали земляки. Он знал на тульском поле сражения каждый редут, каждую колдобину. Многажды сам страдал от областных правителей еще с советских времен, и влекло его желание доказать: мы, коммунисты от забоев и борозды, можем управлять лучше всех номенклатурщиков и крикунов-либералов. Он романтически искал опору в массах и жил надеждами на деловой, политический союз с единоверцами в этом самом «поясе» и в партийном штабе. Надежды растаяли прежде, чем наступила первая вина…
Установка на внедрение «красных» губернаторов в ельцинско-путинскую вертикаль сразу же обнаружила свою несостоятельность. Ошибка оборачивалась тройным злом: сперва трезвомыслящих людей отпугивали иллюзиями, потом подрывали веру разочарованиями, затем порождали подозрения недостойными, вредными делу отношениями. Выдвиженец от оппозиции (иногда прямо из президиума ЦК) становился легкой добычей чиновников из администрации. Его заманивали посулами или устрашали ковырянием в его прежних прегрешениях; стойких бессребреников пугали перекрытием кислорода: не пойдут, мол, транши в регион – и пострадают безвинные, незащищенные. Попавших в кремлевскую крупорушку «красных» губернаторов перемалывали в продукт с совершенно иными свойствами. Партия вместо выдвинутого авангарда получала рьяных противников с повернутыми против нее штыками. То, что В.А. Стародубцев в этом адском котле не выварился, избежал искушений и сковывающего страха, говорит о его большевистской закалке и бойцовской натуре.
В народе это очень крепко запомнили. Характерен эпизод, произошедший на похоронах десять дней назад при прощании во Дворце культуры железнодорожников. Работники «Ритуала» выставили гроб с телом бывшего губернатора с официальным триколором. Но вышел молодой парень, коммунист Володя Дульнев, и бережно покрыл поверх красным бархатным знаменем с гербом СССР. Под этим знаменем прошел Василий Александрович весь свой земной путь.
В открытой политической борьбе надо было с самого начала делать акцент на завоевание представительной власти. Лучшими силами (дело именно в личностях) идти в советы и парламенты всех уровней; всерьез обучаться искусству парламентаризма; обретать не просто приятелей, а союзников, советчиков, помощников; устанавливать прочные связи с улицей, со штабами народного сопротивления. И блокировать законы, открывающие простор как внутренним, так и внешним хищникам. Инициировать защиту прав трудового человека хотя бы в рамках декларированной конституции.
Кому-то эти наши с Василием Александровичем рассуждения покажутся наивными, утопическими. Но факты убеждают в ином. Когда Дума не была сплошь задрапирована триколором, а многие ее ряды алели, ельцинский режим висел на сомнительных, просроченной легитимности указах. И весь мир видел: у страны нет даже законных государственных символов, а торговля землей, лесами, водами, недрами – преступна! Тогда же можно было убедить союзников из партий, еще близких к народу, провести через Госдуму и амнистию гэкачепистов, и денонсацию Беловежских соглашений, и даже приступить к импичменту президента.
Однажды на столе у Василия Александровича среди необходимых предметов я увидел глюкометр. Уловив мое недоумение, он принялся с нарочитой беззаботностью расхваливать ответственный медицинский аппарат как изящную игрушку, произведение французских мастеров. «Часто ли эта «игрушка» бывает в работе?» – вставил я с беспокойством. – «К сожалению, часто, – вздохнул Василий. – «Сахар» у меня зашкаливает, вдвое-втрое больше нормы. Приходится отслеживать…
Но следить за своим здоровьем, подлечиться хоть сколько-нибудь основательно, соблюдать диету у него никогда не получалось. Только между Тулой и Москвой он намотал столько маршрутов, что иному президенту, охочему до странствий, хватило бы на рекордный зачет. Его захлестывала гонка дел: решает одно, а в глазах уже озабоченность следующим. Мощная генетика позволяла ему жить на форсаже и перескакивать через недуги. Но ресурс не бесконечен. Мы, его товарищи, давно должны были увидеть, что добросовестный человек перетруждается сверх всякой меры, и не дергать его по мелочам, не заваливать рутиной, не заставлять его на склоне лет проходить «курс молодого бойца». Мы должны были осознать, что несем ответственность за растрату национального достояния в особо крупных размерах. Его надо было сосредоточить на главном.
А что в Стародубцеве главное? Его талант прирожденного крестьянского вождя, да еще с пролетарской закваской – чем не шолоховский Давыдов? Умудренный, проницательный, с обостренным социальным чутьем, отчаянно смелый. Мы же помним: он первым бросил в лицо Горбачёву публичное обвинение, что тот своими бестолковыми переделками губит советские колхозы. И в ельцинско-путинской «аграрной политике» – политике выжженной земли – он вычислил всю совокупность катастрофических угроз, надвинувшихся на российское село.
Под предлогом выкорчевывания остатков социализма уничтожить современное, развитое сельскохозяйственное производство. Расчистить гигантский рынок для экспансии дорогостоящих и некачественных зарубежных продуктов. Кстати, подкормить на сделках бюрократов и спекулянтов. Установить частную собственность на землю и пустить ее в товарный оборот. Обнулить труд крестьянина на земле, сделать его нерациональным и бессмысленным, таким образом вытеснив из деревни трудовой ресурс, ликвидировать крестьянство как класс. Сие, последнее, особенно ценно для буржуазной власти, осуществляющей антинародную политику, – в российском крестьянстве веками бродил бунтарский дух. И еще для верности, для окончательной деградации села убрать оттуда всю инфраструктуру, всё жизнеобеспечение: школу, больницу, клуб, библиотеку и т.д., закачать туда алкогольный суррогат и кое-где поставить надсмотрщиков. В начале ельцинских «реформ» крестьянство сопротивлялось, на выборах поддерживало коммунистов. Теперь крестьянские силы размыты (мы предпочитаем именовать это просто селом), политически сельское население подконтрольно правящему режиму… Каждый упущенный для сопротивления год метил шрамом сердце Василия Александровича.
А чего надо было добиваться? Надо было сохранить под влиянием таких коммунистов, как Стародубцев, Аграрную партию России, Аграрно-промышленный союз. Надо было спасти движение от коррозии, преодолеть карьерные интриги, кулацкие склоки, министерское кумовство. Сохранить ведущую роль за Стародубцевым, воздействуя всей силой авторитета КПРФ (за себя он не будет драться-царапаться – слишком щепетильный), надо было создать ему надежный штаб из честных работящих людей. И в России был бы боеспособный авангард крестьянства, который мог бы выступать ничуть не слабее, чем во Франции и Бельгии, Испании и Греции. А голос Василия Стародубцева до сих пор звучал бы набатным колоколом над российскими просторами.
Невосполнимая утрата открывает глаза на многое и многим. Приведу в заключение еще одно свидетельство из откликов, полученных в эти дни газетой.
Haase: Василий Александрович Стародубцев – человек от земли. Он боролся за землю – свою и нашу. За нашу общую Землю. Боролся как мог. И пусть земля ему будет пухом! И мы теперь видим, что земельный вопрос был актуальным, а сейчас становится актуальным вдвойне. Земля раскуплена в стране иностранцами и латифундистами. Разрушено село. А без села не может быть России. Этого не может не понимать и правящий тандем. Полгода назад вступил в силу закон, по которому сельхозугодия будут отнимать. Отнимать у неудачников. У нас с вами. Чтобы можно было наделить денежных людей по результатам торгов. Кто купит землю в РФ? Денежные мешки… Стародубцев не умер. Он погиб, как боец. Боец за Родину!
В. Чикин
По материалам http://kprf.ru
Сайт Никитушкина Андрея. ;-) 